Д’Артаньян спросил серьезно:

– Планше, я правильно понял? Особа, передавшая тебеписьмо, так и сказала: "Вашему господину"?

– Точно так, сударь…

– А господин у тебя один…

– Вы, сударь!

– Следовательно, – принялся размышлять вслухд’Артаньян, – письмо это вполне может оказаться адресовано мне, ведь так,Планше?

– Уж будьте уверены!

Д’Артаньян раздумчиво продолжал:

– И даже более того… Слова "известному лицу"вполне могут относиться к моей персоне…

– Совершенно верно, сударь! – поддержал верныйслуга, сообразивший, что унылое прозябание на улице Могильщиков оказалось,наконец, нарушено неким крайне интересным событием и заинтригованный не менеесвоего господина. – Мой господин – вы, а Бонасье – наш домохозяин, эрго…

– Чего?

– "Эрго" – по-латыни означает"следовательно", сударь… – пояснил Планше почтительно. –Когда-то я, будучи мальчишкой, прислуживал на мессе нашему приходскому кюре,вот и запомнил парочку латинских слов. Никогда не знаешь, где оно пригодится…

– Эрго! – ликующе воскликнул д’Артаньян. – Тыкладезь мудрости, друг Планше! Вот именно: эрго! Эрго – письмо может оказатьсяадресованным мне. Ну, а если все же произошла ошибка, случайность, совпадение…Черт побери, для дворянина нет ничего унизительного в том, что он случайновскроет письмо, адресованное какому-то галантерейщику, вдобавок удалившемуся отдел…

– Уж это точно, сударь! – живо поддержал Планше,явно настроенный урвать свою малую толику от этой загадки, если хозяинпозволит. – И говорить нечего: дворянин может вскрыть хоть целую горуписем на имя всяких там галантерейщиков и шляпников!

– Вот и я так думаю, – сказал д’Артаньян.

Он решительно вскрыл пакет. И озадаченно выругался – благозапрета на ругательства госпожа де Кавуа на него не накладывала, как-то упустивиз виду эту мелочь…

В пакете лежал конверт, запечатанный красным сургучом соттиском какого-то круглого предмета – вероятнее всего, растопленный сургучпридавили не печаткой, а чем-то вроде набалдашника дамской трости. Надпись быласделана уже другим почерком, бисерным, определенно женским, красными чернилами:"Господину Арамису, мушкетеру короля, в собственные руки".

– Арамису! – невольно воскликнул д’Артаньян, узревимя своего врага. И тут же добавил убитым голосом: – Это совершенно меняетдело, вот именно…

– Почему, сударь?

Д’Артаньян уныло ответил:

– Видишь ли, Планше, дворянин никак не может вскрытьписьмо, адресованное другому дворянину, это решительно против чести…

Он стоял, печально глядя на конверт с красной печатью.Письмецо жгло ему руки, он чувствовал себя, словно тот цирюльник из древнеймифологии, ненароком узнавший тайну царя, что звался, кажется, Мадрас, у негоеще были козлиные рога, что ли…

– Пожалуй, сударь…

– Черт возьми, меня так и подмывает… – горестносказал д’Артаньян. – Но ведь против чести!

– Сударь, – вкрадчиво сказал верный слуга. –А не припомните ли, что произошло тогда в Менге с вашими письмами?

– А? – переспросил д’Артаньян. – Ты чтоимеешь в виду, мошенник?

– Сударь, – сказал Планше с крайне лукавымвыражением лица. – Мне кажется, я только что слышал, как в вашей комнатеупала со стены шпага… По-моему, вам следует повесить ее на место – грех мне,простолюдину, прикасаться к благородному оружию…

– Ты полагаешь? – спросил д’Артаньян.

Не раздумывая нисколечко, он оставил письмо на столе и вышелв соседнюю комнату. Планше, разумеется, почудилось – шпага как ни в чем небывало висела на своем законном месте, но д’Артаньян все равно оставался вкомнате на время, достаточное кающемуся для того, чтобы прочитать "Патерностер" не менее полудюжины раз.

– Ах, что я наделал! – огорченно воскликнулПланше.

Услышав это сквозь приотворенную дверь, д’Артаньян вернулсяв комнату, где его слуга сидел за столом и, держа перед глазами распечатанноеписьмо, совершенно не замечая присутствия хозяина, громко и внятно читал еговслух…

– Любезный Арамис! – старательно произносилПланше. – Ваши отчаянные и цветистые письма, писанные столь великолепнымслогом, вызванные столь неподдельными чувствами, не могли в конце концов непроизвести впечатления на бедную глупышку, чье сердце дрогнуло и растаяло, каквоск на солнце. Шевалье, я готова ответить на высказанные вами чувства так, чтоэто, быть может, придется вам по душе. Мало того, мне рассказали о вашемтвердом стремлении сыграть роль в известном деле. Надеюсь, вы не станетеупрекать легкомысленную особу вроде меня за то, что она намеревается однимвыстрелом убить двух зайцев? Если нет – приходите сегодня вечером на улицуВожирар, дом семьдесят пять, и, когда башенные часы пробьют девять,постучитесь. Вас будут ждать, и мы, наконец-то, увидим друг друга после стольдолгой заочной переписки. Мари.

– Черт возьми, что это ты делаешь, бездельник? – воскликнулд’Артаньян, когда Планше, закончив читать, свернул письмо первоначальнымобразом.

– Ах, это вы, сударь? Мне, право, очень неловко, что япозволил себе подобную вольность, но любопытство было сильнее меня, и я как-тонечаянно, неожиданно для самого себя, распечатал это самое письмецо… Каюсь,каюсь! Можете задать мне нешуточную выволочку! Но я, в конце концов, недворянин, откуда мне знать правила чести…

– Когда-нибудь, мошенник ты этакий, я тебя обязательновыдеру, если ты еще раз позволишь себе нечто подобное, – со всей потребнойдля данного случая суровостью ответствовал д’Артаньян. – Твое счастье,плут, что сейчас мне некогда… Скажи лучше, как ты собираешься исправить свойпроступок? Нужно же привести конверт в первоначальный вид…

– Будьте спокойны, сударь, приведу! – без тенисмущения воскликнул Планше. – В Ниме я водил дружбу с одним выжигой,полицейским писцом, он меня и научил, как можно вскрыть конверт, не повредивпечати, а потом аккуратненько прилепить печать, словно так всегда и было… Вашеймилости, благородному дворянину, совершенно незачем знать эти пошлые ивульгарные полицейские штучки, но, заверяю вас, совсем скоро письмо будетвыглядеть так, словно его и не касалась посторонняя рука…

Минут через пять д’Артаньян убедился, что Планше не соврал:черт его знает, как он это проделал, но сургучная печать красовалась на прежнемместе, словно ее не касались с тех пор, как отправитель запечатал конверт.

– Твое счастье, мошенник, что ты так мастерски исправилошибку, – сказал д’Артаньян сурово. – Подумать только: какой-то слугаосмелился вскрыть письмо, предназначенное благородному мушкетеру короля! Молчиоб этом, как рыба, чтобы не нанести ущерба мне или себе… Понял?